Исповедь митрополита антония храповицкого читать. Собрание сочинений. Том I. Свойство лучших пастырей православных

Для христиан крещение иногда "действительно", а иногда говорят - "крещение недействительно", и крестят заново. Что за оригинальное представление о действительности? Об этом говорят христиане трёх конфессий: пастор Павел Бегичев, Иван Лупандин, древлеправославный Дмитрий Урушев.

Яков Кротов : Сегодня наша программа посвящена крещению. У нас в гостях Иван Владимирович Лупандин из редакции "Католическая энциклопедия", Павел Александрович Бегичев, пастор Церкви на Шелепихе, и старообрядец Дмитрий Александрович Урушев.
Тема крещения совершенно безгранична - тут и история, и догматика, и богословие. Я бы предложил сосредоточиться на такой маленькой детали как действительность крещения. В конце концов, все верующие люди приходят к Богу, потому что они вдруг понимают, что Бог действительно есть. Он действительность! Можно сказать высшего порядка, можно сказать еще как-то, но он действительность, он действует. И надо отвечать каким-то действиям на это действие.
Что значит действительность крещения? Что может помешать таинству крещения быть действительным?

Иван Лупандин : Эта проблема стоит - действительность не только крещения, но и всех семи таинств. Во-первых, что такое вообще таинство? И сколько их? Допустим, таинство брака тоже не менее значительное, что таинство крещения. Тоже можно говорить о действительности брака. Есть таинство священства. Это тоже важно. Все-таки священник рукоположен правильно, по чину или все-таки неправильно рукоположен. Здесь тоже бывают проблемы.

Яков Кротов : Но крещение все-таки бесконечно выше.

Иван Лупандин : В каком-то смысле оно выше. Оно первое в списке таинств, но все-таки не единственное. Таинств семь. Насколько я могу судить, таково учение Католической церкви.

Яков Кротов : Почему крещение? Потому что после 70 лет большевизма у очень многих людей бывают большие сомнения - крещены они, в конце концов, или не очень.

Иван Лупандин : Я думаю, что Бог не бюрократ. Путь к Богу - это не путь в посольство. Бог взирает на сердце человека. Я не думаю, что Бог будет внимательно проверять при входе в Рай справку о крещении. Тем не менее, во избежание хаоса, церковь вводит некоторые правила. Они введены были, конечно, не немедленно. Понятно, что все это создавалось постепенно под воздействием Святого Духа. Действительно собирались соборы.
Допустим, в III веке нашей эры был знаменитый Карфагенский собор, где впервые встал вопрос о действительности таинства Крещения. Эпизод со святым Киприаном Карфагенским очень знаковый в истории церкви, когда действительно встал вопрос - имеют ли право еретики крестить? Действительно ли еретическое крещение? Если человек крещен у еретиков, можно ли его считать крещенным, если он возвращается в истинную церковь, или надо его перекрещивать? Здесь возник спор. Тем не менее, Киприан занял неправильную точку зрения, мнению католиков, в вопросе действительности крещения. Он посчитал, что крещение еретиков недействительно. За что папа Стефан I поправил Киприана. С тех пор в Католической церкви если крещение совершено правильно, но не надо перекрещивать.
Что значит правильно совершено крещение? Крещение совершается либо тремя погружениями, либо тремя обливаниями. Этот момент является предметом пререканий со Старообрядческой церковью, прежде всего. Если католик пожелает принять старообрядчество, то если он крещен обливательным крещением, даже если его крестил лично папа Римский, все равно ему придется перекрещиваться. Только в три погружения признается в православной церкви. Здесь есть некая проблема.

Яков Кротов : Действительно будут перекрещивать?

Дмитрий Урушев : Когда мы с вами говорим о существующей практике перекрещивания, надо заметить, что ни один старообрядец никогда не скажет, что он кого-то перекрещивает. Он скажет - я крестил. Потому что всевозможные ныне существующие практики через обливание, через поглаживание мокрой рукой по темечку, конечно же, с точки зрения Старообрядческой церкви не являются действительными. Но надо заметить, что это не выдумка старообрядцев. С одной стороны, крещение это некая граница, которая отделяет церковь от мира, но с другой стороны, это как раз то, что и делает христианина членом церкви. Возвращаясь к старообрядческой практике, надо заметить, что перекрещивают заново, естественно, только тех, кто крещен каким-то нетрадиционным способом.

Яков Кротов : Мне это напоминает католическое отношение к разводу. У католиков разводов нет, вторых браков нет, а при этом у человека вторая жена.

Иван Лупандин : Это проблема, которая возникает в связи с действительностью таинства брака. Как и таинство крещения, таинство брака может быть недействительным. Например, когда человек был уже женат и скрыл это от своей невесты, от священника. Это абсурд считать такой брак действительным, если человек был уже женат.

Яков Кротов : Все-таки в бытовом сознании таинство брака определяется значительно проще по совсем другому критерию. Есть дети - значит брак действителен. Дожили до смерти в мире и согласии - значит брак действителен. А вот в крещении, получается, что действительность определяется последовательностью обряда. Но ведь у крещения тоже должны быть какие-то плоды. Если у брака действительность обнаруживается в любви и детях, то у крещения... Если к Вам в общину придет человек и скажете: "Я крещен у старообрядцев, но мне у вас хочется быть членом церкви", Вы его будете перекрещивать?

Павел Бегичев : Я задам ему один вопрос: "Приняли ли Вы Святого Духа уверовав?" Обычно люди говорят: "Что?!" И тут уже надо поступать как апостол Павел, то есть благовествовать об Иисусе, рассказывать.

Яков Кротов : А Дух откуда?

Павел Бегичев : Мы начинаем с азов. Потому что человек, скорее всего, не христианин. Он не знает, что Бог стал человеком. Он не знает, что Бог возлюбил его. Он чувствует интуитивно, что он грешен. Он не знает, в чем состоит суть прощения грехов. Он не знает смысла крестной жертвы. Он ничего не слышал о воскресении. Вернее, слышал на Пасху, даже сам говорил, а что это значит - не понимает. Конечно, у него не было ни покаяния, ни сознательного доверия Богу. Чаще всего он даже не читал Библию. Это все мы начинаем человеку излагать.

Яков Кротов : А Дух Святой, как плод крещения, это что?

Павел Бегичев : А я бы не стал говорить, что это плод крещения. С точки зрения апостола Павла это плод уверования. А крещение следует за уверованием и получением Святого Духа. С моей точки зрения, все происходит примерно так. Человек встречается с Богом. Это не зависит от конфессиональных рамок, от каких-то манипуляций, совершаемых священниками и т. д. Действительность крещения - это оксюморон. Потому что крещение само по себе не может быть действительным. Действительным может быть действие Бога, а не действие человека. Действия человека всегда либо соответствуют божьему действию либо нет. Если у человека появились отношения с Богом, если в нем возникла вера, если в нем возникли перемены, Духом Святым вызванные, по косвенным признакам я сужу о том, что в нем зародилась жизнь с Богом, и тогда есть заповедь Господня - крещение. Ее надо исполнить как знак того, что с тобой уже сотворил Господь. Для протестанта крещение - это, скорее, штамп в паспорте, свидетельство перед Богом, перед людьми, перед ангельским миром о том, что Господь уже сотворил свое таинство в человеке.

Дмитрий Урушев : Я бы хотел добавить, если мы обратим внимание на текст Нового Завета, разрешение проблемы со Святым Духом, когда выясняется, что кто-то где-то после крещения Святого Духа не получил. Туда отправляются ученики Христовы и Святой Дух преподают этим людям.

Яков Кротов : Нормой считается все-таки погружательное крещение?

Иван Лупандин : Нет, там не сказано, что нормой является погружательное крещение, а сказано или/или.

Яков Кротов : Хороший римско-католический священник будет стараться, чтобы при храме был баптистерий, то есть крещальня?

Иван Лупандин : Не думаю.

Яков Кротов : А почему он не будет стараться, чтобы было погружение?

Иван Лупандин : По-видимому, потому что каноническое право не говорит, что погружение, в крайнем случае обливание. А эти два пункта приравнены друг к другу через запятую.

Яков Кротов : Символика погружения, в чем заключается?

Дмитрий Урушев : Она заключается в том, что изображается трехдневное схождение вместе со Христом во гроб и последующее воскресение.

Яков Кротов : Человек как бы тонет и умирает.

Дмитрий Урушев : Да, трижды спускается с Христом во гроб и восстает новым человеком.

Яков Кротов : Для католиков такая символика близка? У любого обряда должна быть символика, какое-то значение, иначе это просто пустое...

Иван Лупандин : Насколько мне известно, все-таки тройное погружение и тройное обливание...

Яков Кротов : Но какая-то символика все-таки есть?

Иван Лупандин : Ну, конечно. Не может не быть символики. Церковь имеет большую историю.

Яков Кротов : Но православный чин молитв и старообрядческий, новообрядческий, древний чин крещальных молитв действительно говорит о потопе, говорит о пучине, в которую погружается человек. Мне кажется, что троекратность - это отдельный символ. Интуитивно человек, приходя в Православную церковь, принимая крещение, действительно важно, чтобы целиком, полностью.

Иван Лупандин : Есть иконописный канон что ли, где Христос стоит по колено в воде, а Иоанн Креститель возливает ему на голову воду.

Яков Кротов : Символика смерти присутствует в таинстве крещения и у католиков в молитвах?

Иван Лупандин : Безусловно. Символика смерти присутствует, но смерть можно символизировать разными способами. Конечно, погружение может быть лучше символизирует смерть, чем обливание. В пасторских целях можно прибегнуть и к менее ярким символам.

Дмитрий Урушев : Говоря о символике смерти, имею в виду символику самого погружения человека в воду. Те слова, которые при этом произносятся "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа", это богословская мысль. Это отсылка к Евангелию, к Новому Завету. Вода должна быть естественной теплоты.

Яков Кротов : В Иордане наверняка теплая вода.

Павел Бегичев : Там естественная теплота, а у нас естественная холоднота.

Яков Кротов : Павел Александрович, Вы себя воспринимаете как исключение в христианстве?

Павел Бегичев : Мне кажется, что нет. Конечно, у протестанта комплекс неполноценности в этом смысле. Он всегда должен произнести сакральную мантру - нет, мы за возвращение к истокам, к первым христианам. Да, символизм присутствует. Главное ведь не это, а главное - что происходит в сердце у человека с Богом. Действительность крещения не в том, насколько правильные манипуляции ты произвел в этот момент, какие слова сказал.

Яков Кротов : Но ведь тогда встает другой вопрос. А как далеко можно зайти в тезисе, что мы умные и ко всему придумаем символику, что все это условность? Тогда может быть, вообще, не нужно крещение?

Павел Бегичев : Это как в споре, как увеличивать броню у пехотинца. На каком-то этапе получается танк.

Яков Кротов : А здесь обратный вопрос - насколько можно лишать?

Павел Бегичев : Господь сказал, что это должно быть явно для людей, некий минимум должен присутствовать.

Яков Кротов : Где это он сказал?

Павел Бегичев : Это про евхаристию. Есть некий установленный Богом символизм. В данном случае присутствует вода. Присутствуют явно прописанные в Писании образы погребения, воскресения. Явно прописаны образы связи с теми духовными происшествиями, которые в тебе случаются. В данном случае прописана связь с тем минимумом, который каждый человек может найти.

Яков Кротов : Так что такое действительность крещения? Мы символику разобрали - человек умер и воскрес. Позвольте, а воскресшие люди будут продолжать прежнюю жизнь? Или какой-то шок, пережитый от смерти, даст о себе знать? В этом смысле, Иван Владимирович, действительность и действенность крещения совпадающие понятия?

Иван Лупандин : Надо все-таки смотреть на церковь и ее историю, обратиться к отцам. Мы должны понять, что сейчас XXI век. Но был, допустим, III век нашей эры, тоже были христиане. Это были христиане, жившие в обстановке гонений. И тогда стать христианином значило поставить на карту и свою собственность, и свою жизнь, и свое реноме. Потому что к христианам относились как к каким-то опасным сектантам, которые чуть ли не детей пожирают. Бросали вызов обществу. И всем было понятно, что такое христианин. В этой ситуации, конечно, было просто и ясно - я христианин, это все равно что я вышел на демонстрацию на Красную площадь за вашу и нашу свободу. Ясно, что побегут, оторвут, вырвут лозунги и по зубам еще дадут. Этот момент очень сближал людей. Люди понимали, на что они идут. Сейчас непонятно, зачем крестят.

Яков Кротов : А если человек понимает, идет, а потом как-то рассасывается.

Иван Лупандин : Еще такой момент - чеченец крестится. Я думаю, что он очень хорошо понимает, на что он идет, когда он крестится, и его проклинают все его родственники, а еще могут и убить. А есть формально - вот я русский, я православный. У нас так принято. Это, конечно, проблема. Но как тут быть я, честно говоря, не могу сказать. Вернуть обстановку гонений?

Яков Кротов : Упаси Господи! Это был бы терроризм!
Дмитрий Александрович, на Ваш взгляд, действительность и действенность? Я думаю, что у современных старообрядцев нет той 20-миллионной массы крестьянской, что до революции. Эта среда уничтожена большевиками в 1929 году. Мне кажется, что большинство современных старообрядцев в Москве - это люди, пришедшие в старообрядчество. Это не потомственные старообрядцы. Высохла вода крещения и не оставила никаких следов.

Дмитрий Урушев : Естественно, очень много людей, пришедших в церковь. В Москве их достаточно много. Мы живем в ужасную эпоху. Мы живем в эпоху, когда религия превратилась в индивидуальное дело каждого. Вот я хочу креститься в три погружения, я буду искать старообрядческий храм, старообрядческого священника. Я хочу слушать мессу, я буду искать католический храм, католического священника. Вопрос крещения, кто как крещен - это вопрос какой-то узкой школы, узкой методики. Тот, кто хочет найти эту методику и школу, он ее найдет. 99% населения совершенно к этим вопросам безразлично. Никто после этой передачи не начнет задумываться о том, а где есть истинная вера, а какой истинный способ крещения и т. д. Мы можем говорить о чем угодно, но, в конце концов, это все превратится в личное дело каждого. Сейчас мы говорим о каком-то индивидуальном выборе, который делает какой-то мизерный процент наших сограждан.

Яков Кротов : А во времена Евангелия, когда Господь говорит: "Уши ваши заплыли жиром. Имеете уши слышать и не слышите". Но ведь он же тоже обращается к единицам. Это ведь не массовый диспут. В этом смысле, может быть, и хорошо, что мы вернулись к тому, с чего начинались - от масс один Господь Иисус, 12 апостолов. Потому что уши не у 20 млн., а у единичного индивидуума.
Человек ищет действительности, он ищет действенности. Если вы ему скажете, что действительность она и действенность в его жизни, то он задумается. Уши у людей растут не только для того, чтобы слушать айпады и прочие устройства. Вы можете объяснить, почему действительность крещения связана с действенностью Божьей благодати в жизни?

Дмитрий Урушев : Действенность Божьей благодати все-таки будет выяснена несколько другими способами и, наверное, не в наше личное время. Мы говорим с вами о традиционном вопросе, который понятен всем - крещение, батюшка, купель, свечи, ладонь. Эти вещи всем понятны. А есть какие-то вещи очень тонкие, которые находятся за гранью моего понимания. Я тут только могу умолчать и преклонить главу перед Господом Богом.

Павел Бегичев : Я думаю, что не действительность определяет действенность, а наоборот - действенность определяет действительность крещения. То крещение действительно, которое действенно. Когда Бог начал свое действо, вот тогда человек и придет к нормальному крещению. В конечном итоге, он будет искать истину. Если человек начал искать истину, он ее находит, потому что так обещано.

Яков Кротов : А если это произойдет за 5 минут до кончины, когда уже некого позвать, сил нет даже собственную руку поднять и перекрестить лоб?

Павел Бегичев : Разбойник благоразумный услышал слова Христа: "Отныне же будешь со мной в Раю". И как-то ему этого было достаточно.

Схимонах Епифаний (Чернов)

Догматическое учение об Искуплении, чуждое Святым Отцам Церкви
(о ложном учении Митрополита Антония Храповицкого)

Схимонах Епифаний (Чернов)
†1994

Первое известие об этом появилось в виде двух небольших статей в самом конце прошлого века. Но в более законченном виде оно опубликовано в эмиграции в двадцатые годы нашего столетия. А именно: «Опыт Христианского Православного Катихизиса» (Сербия. Сремски Карловцы. 1924, страниц 147) и «Догмат Искупления» (Там же. 1926, страниц 60).

Дабы ясно было, в каком духе написаны эти произведения, приведем начало и конец главного из них, «Догмата Искупления»:

«Прямого ответа на вопрос, почему для нас спасительны Христово воплощение, страдания и Воскресение, ответа сколько-нибудь ясного, не дано еще никем (?!), если не считать маленькой передовицы в «Церковном Вестнике» 1890-го и статейки в «Богословском Вестнике» 1894 года, коих автором был пишущий эти строки...» (с.1). «На приведенный догматический вопрос это пока единственный прямой положительный ответ» (с.2).

Странное и загадочное утверждение... «Прямого ответа на вопрос, почему для нас спасительны Христово Воплощение, страдание и Воскресение, ответа сколько-нибудь ясного, не дано еще никем», – говорит он. Не слишком ли он категоричен? По его мнению Святые Отцы и великие Учители Церкви не дали ответа?! В православном міре никто не допускает таких выражений. Это слишком самоуверенно, не слишком ли заносчиво, чтоб не сказать прямо, гордо и богохульно? Ибо этим словом «никем» он намекает на всех Святых Церкви Христовой, начиная с Апостолов. Так первоверховный Апостол Павел, будучи движим Духом Святым (2 Петр. 1:2), говорит о Церкви, что она – Церковь Бога живаго, столп и утверждение истины (1 Тим. 3:15). Если поверить Митрополиту Антонию, то этого сказать нельзя. Разве она истинная, разве она – столп и утверждение истины ?! Митрополит дает понять своим ученикам и последователям, что без его «учения» о догмате Искупления Церковь не может быть "истинной"... Но это открылось Церкви только в ХХ веке, когда явился «великий учитель», по оценке его последователей... Бедная, бедная Церковь Христианская, не зная «истинного учения» об Искуплении, она воображала себя "истинной".

Две тысячи лет она не знала этого и «узнала» ее только в ХХ веке, благодаря Митрополиту Антонию.

Однако, согласно этому «истинному учению» оказывается, что великое таинство Искупления Христом Спасителем совершено, но совсем не «там», не «тогда» и не «тем способом», как ошибочно считает Святая Церковь.

Согласно учению всех Святых и Богоносных Отцев и Учителей Церкви Искупление рода человеческого совершено на Голгофе, Митрополит же Антоний вносит существенную «поправку». Таинство Искупления совершено не на Голгофе, а в Гефсимании. «Должно опровергнуть, – заявляет автор, – ходячее представление (так он называет святоотеческое учение!) о Гефсиманской молитве... Господь в Гефсиманском саду молился не об избавлении от распятия и смерти, как принято думать... Должно думать, что в ту Гефсиманскую ночь мысль и чувство Богочеловека объяло всех падших людей... » (подчеркнуто автором). (Догм. Иск., с.32-33 и 31).

И отсюда следует, что Искупление рода человеческого совершено, по Митрополиту, не в Великую Пятницу, как празднует Церковь Христова, а в Великий Четверг, при Гефсиманском молении о «чаше» (с.32-33).

Не телесными страданиями, не Божественной Кровию Христа Спасителя достигнуто наше искупление, – заявляет проповедник чуждого Святым Отцам новаторского учения. – Это – «грубо» (с.55-56). И настаивает, что Искупление достигнуто душевными муками Христа Спасителя, Его «сострадательной любовию» к грешному человечеству, при этом «в продолжение всей Его земной жизни». Но в величайшей мере Искупление совершилось во время Гефсиманской молитвы. Сказав это, Митрополит формулирует свой «догмат»:

«Должно думать, что в ту Гефсиманскую ночь мысль и чувство Богочеловека объяло всех падших людей, в числе многих миллиардов, и оплакало с любовною скорбию всякого в отдельности, что, конечно, было доступно только сердцу Божественному, всеведущему. В этом и состояло наше искупление » (Д.И., с.30-31).

И это не все. Он договаривается до того, что кощунственно принижает величайшее значение Голгофских Страданий и Крестной Смерти Господа нашего Иисуса Христа до: «второстепенного, не существенного, превходящего» значения (Д.И., с.44).

Если верить учению Митрополита Антония, надо отречься от учения Святой Церкви, если же признавать учение Святой Церкви истинным, то надо признать учение Митрополита Антония ложным.

Соединить их нельзя, а он старается уверить, что оба учения лишь отличаются «языком». – Зная учение Святых Отцев, запрещающее всякое новшество в догматическом учении Святой Церкви (Шест.Всел.Соб. правило 1 и 19). И поэтому он прибегает к софистическому (обманному) методу защиты своего учения об Искуплении. Он уверяет, что его учение только кажется «новым», а в сущности оно является «древним», но «позабытым учением Церкви» (Д.И., с.44), оно «древнее, святоотеческое учение» (Догмат М.А. Протокол Синода от 9/22 апреля 1926). Но в тоже время он излагает свое учение «языком точных понятий» (Д.И., с.59). А почему не языком Святых Отцев, как повелевает Церковь Христова?! Ведь Церковь Святая запрещает употреблять иные выражения в догматическом учении.

Почему же Антоний употребляет иной язык, называя его, в отличие от языка святоотеческого – «точным»? Этим он дает понять, что язык Святых Отцев он находит «не точным». С первой страницы и до последней он усердно хвалит себя. На первой, сказав, что «ответа, сколько-нибудь ясного, не дано еще никем», кроме «пишущего эти строки», он поставил себя выше не только Святых Отцев Церкви, но даже и Святых Апостолов. А Божественное слово порицает самохвалов, говоря: Пусть тебя хвалит другой, а не уста твои, – чужой, а не язык твой (Притч. 27:2; 2 Кор. 10:12). А на последней, он хвалится своим точным языком ...

Стиль и язык «Догмата Искупления» – модернистический, чужой и чуждый Святым Отцам, языку и стилю Церкви. Он называет догматическое учение Церкви Православной «схоластическим», проповедующим якобы «юридическую теорию» Искупления, занесенную из Католичества и Протестантства. А самый термин «юридическая теория» взят им из Лютеранства. Там они дошли до того, что у Святых Отцев начали искать следы этой теории, а митрополит Антоний «нашел» признаки этой теории в догматике Православной Церкви, в грудах знаменитого православного иерарха, Московского Митрополита Филарета, святителя Феофана Затворника, у преподобного Серафима Саровского и многих других.

Себя же он выдает за борца и освободителя от католических и протестантских заимствований. Но это служит ему лишь благовидным предлогом для проповеди идей лютеранства, которыми насыщено до отказа его учение об искуплении. Зарекомендовав себя защитником Православия, он своим учением разрушает самые основы догматики Православия:

1. Он отрицает первоевангелие или первую «благую весть» (Мр. 1:15), возвещенную человечеству о Мессии – Христе (Быт. 3:15).
2. Отрицает учение Церкви о «первородном грехе» и опровергает само понятие: «первородный грех», лежащий на всех потомках Адама и Евы.
3. Отрицает учение Православной Церкви о «клятве-проклятии», под которое попало все человечество в «первородном грехе» Адама и Евы.
4. Утверждает, что Бог – виновник зла, поскольку Творец человека создал его с «наклонностью ко греху».
5. Отрицает учение Святой Церкви, что таинство Искупления совершено Господом на Голгофе и утверждает, что оно совершено Господом Иисусом Христом в Гефсимании при молении о «чаше», но не Крестными Страданиями, не Божественною Кровию, а «сострадательной любовию».
6. Он отрицает учение Святой Церкви о «чаше» (Мф. 26:39) и «часе», говорящих о Крестной Смерти Спасителя.
7. Он низводит Святейший Крест Искупителя и Его Божественную Кровь и Животворящую Смерть на степень лишь «побочного», «второстепенного и не существенного значения» (Д.И., с. 32 и 44).
8. Отрицает учение Церкви, что Господь наш Иисус Христос испытал в Гефсимании «страх смерти по естеству человеческому».
9. Отрицает учение Святой Церкви, что агнец, приносимый в искупительную жертву в Ветхом Завете, был прообразом Христа Искупителя.
10. Кощунственное и богохульное изображение таинства Искупления рода человеческого как «дуэли», между Лицами Пресвятыя Троицы, якобы проповедуемой Церковью.
11. Проповедуемое Митрополитом Антонием таинство «Искупления» – нехристианское, а «Спасение» – языческое.
12. Софистический метод внедрения лжеучения, разрушающего догматическое учение Церкви Православной.

У Митрополита Антония два лица. Одно лицо официальное, как Председателя Собора и Синода Заграничной Церкви, или «Русской Православной Церкви Заграницей» (РПЦЗ). Когда он подписывает официальные акты, здесь он – «православен», как бы несокрушимый адамант. Но неофициально, он не боится показать иное свое лицо, противоположное. На словах – одно, а на деле – другое. Схимонах Епифаний

В миру Чернов Александр Андреевич, родился 27 августа 1909 г. в станице Бело-Калитвенская Ростовской губернии в казачьей семье. Отец – казачий подполковник, нес службу при царском дворе. После октябрьского переворота его убили и осиротевшего отрока Александра определили в Новочеркасский Донской кадетский корпус на казенный счет. Судьба матери неизвестна. В 1919 г. эмигрировал за границу вместе с отступающей Белой Армией. На пути в Константинополь заболел тифом. Через Кипр пароходом прибыл в Александрию, где попал в госпиталь. Через три года переехал в Болгарию. Поступил в русскую гимназию в г. Варне. В 1927 г. сблизился со святителем Феофаном (Быстровым), бывшим архиепископом Полтавским и Переяславским (†1940. В 1929 г. Александр переезжает в Софию и становится келейником Вл. Феофана, который отметил чрезвычайные духовные дарования будущего старца. В 1932 г. архиеп.Феофан отбывает во Францию и уходит в затвор, благословив своему духовному сыну продолжить обучение в Болгарии. Там Александр заканчивает военную Академию, а также историко-филологический и богословский факультеты Софийского Университета. В 1933 г. вступает в ряды русской эмигрантской политической организации НТСНП (Национально-Трудовой Союз Нового Поколения), осуществлявшей идеологические и террористические диверсии против Советской власти. В 1934 г. избирается генеральным секретарем Болгарского отдела НТСНП. Работал преподавателем гимназии в г. Плевна. В конце 1930-х гг. готовил покушение на первого советского полпреда в Болгарии Ф. Раскольникова, однако последний сам стал "невозвращенцем", чем расстроил планы террористов. Сразу после вступления советских войск в Болгарию – арестован в Плевне, этапирован в Москву. Помещен в Лефортовскую, затем в Бутырскую тюрьмы. Осужден ОСО МГБ к 10 годам лагерей, отправлен в Кировоградскую тюрьму. Далее отбывал срок в Карагандинских лагерях. В заключении познакомился с истинно-православными христианами-катакомбниками, написал для них свои первые сочинения, в т. ч. противосектантского содержания. Неоднократно подвергался допросам и пыткам от тюремного начальства. Ок. 1952 г. принял подвиг молчания, после чего отправлен в психиатрическое отделение медицинского специзолятора тюремного типа, где после укола в позвоночник у страдальца отнялись ноги. В 1953 г. попал под амнистию, но освободился лишь в 1955 г. по состоянию здоровья – с диагнозом "мутизм" (потеря речи) и "парапарез нижних конечностей". Перешел на нелегальное положение. Проживал в станице Кавказская, затем в Гудаутах, откуда тайно перевезен в Чимкент. В те годы старец передвигался ползком с двумя скамеечками. Продолжал молчать, с людьми общался по фанерной дощечке с прорезанным алфавитом. Примкнул к епархии катакомбного схиархиеп. Петра (Ладыгина), после смерти коего в 1956 г. возглавил ряд тайных катакомбных общин в качестве духовного наставника. В нач. 1960-х гг. принимает постриг в мантию с именем Антоний в Киеве от катакомбного иеромонаха, уходит в затвор. В 1966 г. впервые заговорил, духовные чада вылечили его травами и он постепенно начал ходить. Находился в розыске, скрывался у катакомбников в разных местах СССР, постоянно переезжал с места на место. Обладал даром прозорливости и исцелений. Вел борьбу против самозванцев и агентов КГБ, засланных в Катакомбную Церковь под видом "священников" и "епископов". В 1975 г. арест в Киеве за самиздат. Новый срок отбывал в Мордовском Дубровлаге, в тюрьме для иностранцев. В 1978 г., как несоветско-подданный (ибо за все время пребывания в СССР советского гражданства не принимал), через правозащитные инстанции добивается разрешения покинуть пределы СССР и эмигрирует в Швейцарию по подставному вызову "племянницы", а оттуда направляется во Францию. С мая 1980 г. – в старостильной Церкве Эллады. Переезжает в Великобританию и поселяется сначала в св. Михайловском приходе в Лондоне, потом на о. Мэн в Ирландском море. Принимает схиму с именем Епифаний. В 1990-91 гг. несколько раз посещает СССР и окончательно возвращается на родину осенью 1991 г. Много ездит по стране, объединяя известные ему катакомбные общины под омофором Греческой Старостильной Церкви, которая открывает в России свое "Представительство". В 1990-93 гг. о.Епифаний часто встречается с общественностью, выступает с проповедями на Съезде Союза Православных Братств и других мероприятиях, ведет широкую миссионерскую работу. Под конец своей жизни проживал в Пятигорске и Железноводске – в катакомбной общине известного старца Феодосия (Кашина) (†1948). Скончался 2/15 ноября 1994 г. в Железноводске.

митрополит Антоний (Храповицкий)

Собрание сочинений. Том I

К какого рода упражнениям, теоретически-познавательному или внутреннему, должно отнести упражнение в проповедовании? К тому и другому. Оно может быть названо средством внутреннего подготовления, потому что проповедование есть борьба человека с самим собою, со своим самолюбием, застенчивостью и т. п. С другой стороны, проповедь тесно связана с теоретическим себе самому уяснением и уразумением истин веры. Так как я считал себя несведущим, говорит приблизительно блж. Августин, то я удержал бы слово. Но так как слово Божие когда бывает внутри, то бывает сравнительно малодейственно, а будучи передаваемо другим, растет и для преподающего, как пять хлебов, когда их начали раздавать народу, то и я решаюсь делиться с тобою крохами своего раздумья. В жизни современной, когда малочисленность пастырей требует от каждого великих даров учительства с первого же дня их священнослужения, это упражнение в проповедничестве является более необходимым, чем когда-либо.

Деятельные средства, их односторонность в нашей подвижнической практике

Переходим к средствам чисто внутреннего деятельного приготовления к пастырству. Таких средств два вида: а) выработка чисто индивидуальных черт христианских добродетелей, как то: нравственной чистоты, благочестия и т. п.; б) выработка тех черт духа, которые сказываются в отношениях пастыря к ближним, основанных на любви и сострадании к ним. Должно различать эти две области духовного саморазвития. Бывают глубоко религиозные и благочестивые аскеты, но мало одаренные пастырским духом. Они смотрят на пастырское служение не как на духовное сочетание пастыря с паствой, а как на подвиг послушания, в смысле только исполнения известных обязанностей и правил без усвоения духа пастырского, а потому при всей ценности своих нравственных качеств они являются для пасомых тяжелыми, чиновниками. Прав был свт. Златоуст, говоривший, что многие пустынножители, достигшие высших созерцаний, могут оказаться совершенно жалкими и непригодными, когда поставляются на свещнике пастырском. Ныне, т. е. в жизни русской, подобные явления возможны еще гораздо скорее, потому что наше духовное подвижничество, хотя бы и мирянами проходимое, имеет склад чисто монашеский, монастырский, а монастырский склад современный несравненно уже и ниже древнего. Поэтому и всякий ревнитель благочестия, желающий возвысить свой дух к приятию полноты пастырских даров, не достигнет своей цели, если ограничится тем, чтобы отдать себя руководству современных книг по подвижничеству. При всех своих несомненных достоинствах они едва ли дадут ему все желаемое, а лишь одну его половину, т. е. укажут путь к чистоте, к богомыслию, но не к тому, чтобы душа его стала отзывчива на все духовные нужды ближнего, чтобы уподоблялась по духу ревности Илии и Павла, – какова и должна быть душа истинного пастыря, – для этого в современном подвижничестве руководящих правил не преподается. Правда, их можно бы найти не только в Библии и у свт. отцов, учивших о христианском благочестии вообще, но даже и у учителей монашества, например, у свт. Василия Великого, рассуждавшего о монашестве как о жизни созерцательной и вместе с тем как об общественном служении. Однако, к сожалению, правила свт. Василия очень мало прививаются к русскому современному византийскому монашеству: их даже вовсе не позволяют читать новоначальным, хотя свт. Василий и почитается учредителем и законодателем нашего восточного монашеского общежития. Из русских монахов-пастырей наиболее отзывчивые люди были до периода 60-х годов, по преимуществу киевские монахи, более северных подходившие под воззрения свт. Василия Великого. В белом духовенстве дух пастырства воспитывается более в семейной жизни или через непосредственное общение с прихожанами и добрыми людьми, нежели путем нарочитого духовного чтения.

Между тем сознательное воспитание духа пастырского, и прежде всего любви и отзывчивости к людям, – дело весьма важное и в теоретической своей обработке настолько новое, насколько лично-аскетическое воспитание есть дело старое и известное для читателей духовных книг. Посему первого мы можем коснуться лишь в виде самых общих указаний.

А) Молитва

Прежде всего главным средством для стяжания какого бы то ни было духовного дара является молитва. Для пастыря православного молитва есть не только средство к получению духовных даров, но и цель его стремлений; сама молитва для него есть один из ценнейших даров. Православный пастырь путем долговременного подвига должен создать в себе молитвенную стихию – способность возноситься к небу в загробный мир и быть там как бы своим человеком, и это уже потому, что в противном случае он не окажется способным с вниманием и усердием исполнять все многосложные священнослужения и будет обманщиком, ремесленником, а не богомольцем.

Б) Борьба с самозамкнутостью

Теперь нужно сказать о средствах, благодаря которым созидается способность соединения с ближними, любовь и сострадание к ним. Эта способность может созидаться также только на попрании самолюбия и самозамкнутости в сношениях с людьми. Хотя бывают люди любвеобильные и открытые по природе, но редко, и это люди большею частью из святых семей.

Обычным же смертным должно много работать над собою для развития этих качеств. Чтобы развить в себе искреннее участие к ближним, нужно прежде всего воспитать в себе убеждение в необходимости и возможности этого дара. Препоной к нему служит ложный стыд и черствость; нелегко при нынешнем развитии самолюбия и замкнутости раскрывать всегда таящиеся в неиспорченной юной душе зачатки сочувствия к ближним и тем развивать и укреплять их, но все же подобную борьбу с ложным стыдом начать необходимо. Первые шаги такой работы над собою могут заключаться хотя бы в том, чтобы, по крайней мере, пользоваться подходящими случаями жизни, хотя, правда, и здесь нельзя обойтись без борьбы и усилий над собою. Случается, например, что ближние сами напрашиваются в тяжелые минуты на нашу откровенность и участие; случается, что сама жизнь тяжелыми картинами страданий или приближающейся к кому-либо из близких к нам смерти поневоле охватывает нас порывом участия к ближним. Должно по крайней мере в этих случаях не подавлять ложным стыдом сердечного участия к ближнему, но раскрывать его в словах и делах. Затем уже менее труда будет постепенно расширять круг дел и слов любви и вместе с тем умножать в себе душевную мягкость и открытость сердца. Совершенствование в подобном направлении вскоре пойдет дальше и дальше, почти без всяких уже усилий со стороны человека, ибо душа, вкушающая сладость бескорыстной любви, уже сама будет искать случаев ее приложения.

Кроме того, и окружающие побуждают сострадательного человека укрепляться в избранном направлении. Все высоко ценят эти чувства любви и сострадания в наш век скудости искренних и задушевных людей. Нарочитая необходимость для пастыря искренности обусловливается еще тем, что без нее он неспособен будет быть проповедником, так как только искренность и сострадание к ближним сближают пастыря с его пасомыми настолько, что он начинает хорошо понимать их душевную жизнь и настроенность. Отсюда у него появляется способность угадать настроение слушателей, дать ответ на их душевные запросы, а особенно в этом и заключается отличительное достоинство проповеди в отличие от учебного преподавания закона Божия.

Печальным последствием отсутствия у многих пастырей духа задушевности и искренности является разобщенность между нашим духовным и светским миром в области мысли. Когда происходит обмен мыслей между представителями того и другого мира, то причиной сухости отвлеченного номизма и схоластического содержания различных откликов духовной литературы на то или иное учение светских писателей бывает именно эта замкнутость, так сказать, застенчивость ума писателей духовных, а вовсе не действительное отсутствие у них искренних убеждений, как это думают их литературные противники.

Итак, чтобы быть истинным пастырем и нравственным руководителем, нужно предварительно раскрыть в себе путем указанных упражнений способность совершенно открыто и искренно входить в общение с ближними, отстранять от себя самовольную застенчивость и замкнутость.

В) Исповедание религиозных убеждений

Второе свойство пастыря – постоянное и неуклонное исповедание истин христианской веры. Недостаточно только иметь известные убеждения, нужно быть человеком идеи. О постепенном созидании в себе такого качества надлежит сказать особенно подробно, потому что оно отсутствует в наших духовных питомцах, несмотря на многие их нравственные достоинства.

Как человек, пастырь Церкви не будет свободен от грехов и ошибок, и хотя миряне очень строго судят его за это, но они все-таки понимают, что иерей еще не Ангел. Зато они совершенно неумолимы по отношению к тому священнику, ошибки и грехи которого представляются им не как слабость или падение воли, но как колебание его убеждений, как отступление сознательное. И конечно, не только суд человеческий, на сей раз совершенно справедливый, но и суд собственной совести, и суд Божий требуют от священника, чтобы он был прежде всего человеком идеи, чтобы ни на минуту не покидал того знамени христианской истины и добродетели, которое защищать он призван. Несомненно и то, что между молодыми людьми, готовящимися к принятию священного сана, можно встретить такие цельные души, которые во всяком месте и во всяком обществе говорят и ведут себя так, как свойственно проповеднику Евангелия, не отступая от своего исповедания ни перед кем. Но большинство из них подчиняется свойственной нашему веку условной точке зрения на все, подчиняющей ум и волю человека данной обстановке, обществу или моменту и оставляющей на его долю лишь разнообразные порывы и увлечения, а не твердые, непоколебимые устои.

Нравственная неустойчивость общества

Никто не будет отрицать, что далеко не все стороны жизни и мысли нашего общества и даже нашей духовной школы проникнуты религиозным началом, как это было в первые века христианства. В настоящее время началами, господствующими в жизни всего общества, а также и любого кружка, бывают самые разнообразные явления. Человек, добровольно поддающийся общему течению, – а таких большинство, – меняется по возрастам жизни, по временам календарного года, наконец, по часам дня. В воскресенье утром он – молящийся христианин, в послеобеденное время – светский сплетник, вечером в театре – непринужденный поклонник искусства, а после театра – нередко грубый циник и кощунник. В некоторых натурах, более цельных, это лишь падение, в прочих – прямое отступничество. Отступничество это более тонкое, нежели прямо выраженное пренебрежение к предметам веры, но равно лишающее душу той внутренней устойчивости, которая необходима в пастыре Церкви и которая, как увидим, не дается без предварительного закаления духа в единстве исповедания.

В древних святоотеческих руководствах пастырям вы, может быть, не найдете подобных указаний и предостережений, но то время не знало современной колеблемости умов. Правда, из проповедей свт. Иоанна Златоуста нам известны увлечения столичных жителей зрелищами в ущерб молитвословиям, но повторяем, то было падение слабых сердец, а не отступничество. Тем не менее не только пастырь, но и каждый христианин того времени не решался сознательно отступиться от исповедания истин христианской веры или как-нибудь отказаться от признания обязательности христианских заповедей, не решался считать догматы за нечто только терпимое и вовсе не переносит упоминаний о некоторых добродетелях, например, о смирении. Тогда шла речь о правильном разумении истин и о выполнении заповедей самим делом, а теперь хотя бы о неуклонном, энергичном, благоговейном и восторженном их признании. Целые общества, особенно при соединении обоих полов в не служебных, а светских или товарищеских собраниях, не будучи отрицателями и скептиками по профессии, прямо или подразумевательно соглашаются в отрицании или пренебрежении то самой христианской веры, то отдельных ее истин.

Вытекающая отсюда обязанность будущих пастырей

Ввиду таких печальных колебаний одною из задач юноши, готовящегося к священству, должно быть усвоение себе противоположной исповеднической настроенности. Мы, пожалуй, не требуем, чтобы кандидат священства выступал всегда обличителем и заводил споры в таких случаях, когда, например, заводят речь о нетождестве учения Св. Писания с церковным (при явном, хотя и умалчиваемом выводе о ложности последнего), когда безоговорочно восхищаются гениальностью философа-атеиста, говорят о гуманности и превосходстве христоненавистнической культуры современной французской республики, о том, что, не веруя в Бога, можно иметь все христианские добродетели и т. п. бессмыслицы, с сознательным, хотя и молчаливым соглашением о ненужности и ложности христианства. Все, что мы требуем от кандидата священства, это то, чтобы он не соглашался, не сливался, не объединялся с такими речами, с господствующим в данную минуту настроением общества. Хорошо, конечно, он сделает, если будет посильно вразумлять заблуждающихся, если выразит свое несогласие, но он будет неизвинителен в том случае, если, как это часто бывает, он прямо станет под выброшенный флаг пренебрежения или полуневерия, если, забыв цель своей жизни, хотя на один час перейдет в лагерь, враждебный Евангелию. Мы здесь не говорим о самом грехе отступничества, о том, что некогда Христос постыдится его перед Ангелами, не говорим о соблазне других и о жернове осельском на его вые: мы только напоминаем ему, что, не закаляя своей души в постоянно-целостной преданности религии, он не соде лает себя той нерушимой стеной, той скалой, разбивающей морские волны, какою должен быть пастырь в наше маловерное время, дабы мирянин, ищущий опоры, тонущий в сомнениях, хотя в ком-либо видел веру, а полный отрицатель – хотя в ком-либо пристыжение себе.

Проповедник-пастырь согласно отеческим толкованиям должен всецело относить к себе слова, сказанные к пророку: Ты препояшь чресла твои, и встань, и скажи им все, что Я повелю тебе; не малодушествуй пред ними, чтобы Я не поразил тебя в глазах их. И вот, Я поставил тебя ныне укрепленным городом и железным столбом и медною стеною на всей этой земле, против царей Иуды, против князей его, против священников его и против народа земли сей. Они будут ратовать против тебя, но не превозмогут тебя; ибо Я с тобою, говорит Господь, чтобы избавлять тебя (Иер. 1, 17–19). Прибегать к Богу иногда – это очень легко; трудно – никогда не прибегать к Нему, но едва ли многим легче – всегда исповедовать Его неуклонно и во всем среди волнующегося маловерия и пренебрежения. Только созданная упражнениями отстойчивость (твердость) в искусительных обществах маловеров может удержать пастыря на высоте своего положения, чего не дает одна теоретическая убежденность. Одна убежденность слабее, чем заразительное отсутствие ее в окружающей толпе. Вспомним прекрасное изображение этой бессознательной заразительности окружающей ложью у Иеремии: Вы увидите в Вавилоне богов серебряных и золотых и деревянных, носимых на плечах, внушающих страх язычникам. Берегитесь же, чтобы и вам не сделаться подобными иноплеменникам, и чтобы страх пред ними не овладел и вами. Видя толпу спереди и сзади их поклоняющеюся перед ними, скажите в уме: «Тебе должно поклоняться, Владыко!» (Поел. Иер. 1, 4–5).

Противоположная сим обязанностям действительность и вытекающие отсюда последствия

Вот это-то постоянство в исполнении первой заповеди десятословия и должен в себе создать кандидат священства. Но, увы, часто при искренней религиозности он не только не остается верен хотя бы принципиальному предпочтению перед всем веры и благочестия, но с особенной тщательностью печется поаккуратнее пригнать себе тот духовный мундир, тот нравственный облик, который господствует в данном обществе; он охотно будет поддакивать речам о превосходстве науки в смысле пописывания разных компилятивных монографий перед апостольским служением, но и с униженною благодарностью будет радоваться, если за последним признают право на существование в числе последних жребиев в жизни, если его уравняют хотя бы с службой в консистории или в хозяйственном управлении, где служат люди «образованные». Недавно еще в одном столичном духовном журнале какой-то горький апологет священства умолял читателей приравнять это служение к прочим интеллигентным профессиям! Есть книжка священника Громачевского о задачах сельского духовенства, написанная под тою же точкой зрения. Здесь, впрочем, кроме интеллигентности рассудочной идет речь о культурности светской, усваивать которую наши богословы средней и высшей школы тоже охотно соглашаются до самого открытого ее предпочтения своим не религиозным только, но подчас и ученым задачам, лишь только попадут в соответственную среду. Недавно отпечатан рассказ в каком-то иллюстрированном журнале о студенте академии, попавшем на урок к пошлой и развратной барыне, но с благоговением преклонявшемся перед ее непринужденной светскостью и презиравшем перед нею себя со своей наукой.

Мудрено ли после этого, что наши пастыри, поступив в военное ведомство, нередко делаются почти офицерами плохого пошиба, служащие в женских учебных заведениях уподобляются по манерам и взглядам типу классных дам, а законоучители высших учебных заведений нередко стараются отыскать в неоспоримой якобы материалистической космологии Дарвина хоть какой-нибудь свободный промежуток для включения туда хотя бы двух-трех, конечно, извращенных при этом, истин христианской веры. Конечно, не умственное сомнение, но нерешимость противостоять с истиной в устах обществу и веку, т. е. миру, – вот причина этих грустных измен пастыря своему призванию, своему долгу.

Отступления общественной жизни от исповедания нравственных истин христианства

Серьезность рассматриваемой задачи священника представится для нас еще яснее, когда мы вспомним, что жизнь – общественная, народная, товарищеская – не так часто восстает против истин веры, сколько подвергает сознательному изгнанию ту или другую нравственную обязанность, прямо даже осмеивает ее. А между тем выдержать преданность истине теоретической легче, нежели держаться неуклонного исповедания какой-либо добродетели. Не тем ли сильно магометанство, и жидовство, и папизм, что своими обрядовыми постановлениями делает последователей своих непременными исповедниками и таким образом закаляет их в преданности своей религии. Книжники и фарисеи никогда не решались усомниться в бытии Божием или в исполнении пророчеств, но Господь называл их сынами диавола и чуждыми Отца (см. Ин. 5, 37), потому что они хотели творить похоти исконного человекоубийцы. Потому они и возненавидели Христа и не приняли Его, что не искали славы, которая от Бога (см. Ин. 5, 44), хотя и не изменяли верности Его имени. Они ненавидели Христово смирение, смеялись над ним, потому что были корыстолюбивы (см. Лк. 16,14), стали Его врагами, потому что ненавидели Его добродетель. Напротив, псалмопевец с особенною силою прославляет того мужа, который ненавидит путь нечестивых (см. Пс. 1), почитает себя противником кровожадных (см. Пс. 138, 19), ужасается при виде оставляющих закон Божий (см. Пс. 118, 53) и не забывает закона, когда сети нечестивых окружают его (см. Пс. 118, 61).

Последствия таких отступлений для пастыря

Блажен, конечно, тот пастырь, который не только умом и волею своею поклоняется Христову закону, но и делом его исполняет, но велик соблазн и проклят путь того, кто отступается от самого исповедания заповедей, кто глумится над богомольностью, над обычаями Церкви, кто похваляется пренебрежением к церковным правилам, выражает полушутя сочувствие циничной жестокости или пьяным подвигам беззаконников и т. п. Такое отступничество соблазнительнее маловерия, которое не для многих даже понятно, а между тем постоянный запрос самой жизни к той или другой нравственной оценке различных явлений является постоянным испытанием и искушением пастыря в верности исповедания заповедей. В семейной, исполненной столкновений и ссор жизни, в постоянных встречах с множеством разнообразнейшего люда только тот пастырь не изменит себе в этом отношении, кто заранее старался созидать в себе гармоническую целостность настроения, благодаря которой его душа, как верный компас, всегда могла бы если не пойти, то хотя указать всем на правильный путь в том или другом вопросе или явлении нравственной жизни. Эту-то целостность подготовлять должен кандидат священства, помня, что неверность в исповедании христианских добродетелей и заповедей отомщается человеку его природой строже, чем сомнение в истинах созерцательных. Осмеянное целомудрие, попранный сознательно и перед другими молитвенный восторг или оправданное в принципе самолюбие кладут на душе отступника дегтярные пятна и делают ее гораздо более дряблой в следовании пути Христову, нежели самые грехи, допущенные по слабости и покрываемые покаянием. Славянофилы наши справедливо почитают себя в праве назвать русский народ богоносцем потому только, что народ сей никогда не назовет зло добром и не поклонится какой-либо нравственной грязи. Но по этой же логике подобного названия никак нельзя приложить к интеллигентному обществу, потому что оно, «влаясь» (церк. «колебаться») ветрами учения в верованиях догматических, в своих нравственных уклонениях старается прежде всего о том, чтобы их не только оправдать, но и представить чем-то похвальным. Крестьянин, согрешая, говорит: мы ослабели, – а весь строй жизни светской есть провозглашение законности и одобрительности всякому пожеланию нашей злой природы. Апостол говорит: они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют (Рим. 1,32). Христианин, согрешив и каясь, укоряет себя и единственное утешение находит в мысли о том, что не сознательное ослушание воли Божией, а лишь слабость собственной воли ввергла его в грех. Между тем современный быт проникнут и в речах, и в самых манерах нескрываемым желанием показать свою полную независимость не только от дисциплинарных, но и от чисто нравственных требований святой веры. Зло нашего времени состоит в том, что люди при развитии самолюбия не только грешат, но говорят и ведут себя так, чтобы показывать всякому, что греха своего я не стыжусь, но его похваляю, горжусь им. Подчиняется ли подобному же раздвоению жизнь духовенства? Слава Богу, нет, по крайней мере, нечасто. Прекрасное изображение почти светского времяпрепровождения, но не изменяющего духу Христову можно видеть в недавнем рассказе Потапенко «Именины». Священники с семьями пируют, шутят, некоторые даже допускают излишества, но ни вера, ни добродетель не сдвигаются никем со своих престолов ни разу. Напротив, как горько бывает видеть пастырей или кандидатов на это служение, стыдящихся перекреститься перед храмом, старающихся смягчить свое отличие от пиджачников манжетами и воротничками, прямо или косвенно извиняющихся за свое священство в безрелигиозном круге и т. д. В пастырских руководствах говорят о необходимости создать себе церковную выправку, неоспоримо, что это важно и связано с внутренним содержанием пастыря, но неумение или незнание, даже самое неграциозное и смешное, во сто раз менее соблазнительно, чем сознательное пренебрежение своею задачей или стыд перед христианскими обязанностями, особенно перед смирением пастыря, столь ненавистным современному культурному человеку, создавшему себе бога из чувства собственного достоинства. Трудно избавиться от таких грехов тому пастырю, который в студенческие годы с глупою беспечностью становился под любое нравственное или, точнее, безнравственное знамя. В таких грехах бывают виновны кандидаты священства в тщетной надежде на то, что когда они станут священниками, то будут говорить и поступать иначе, забывая, что взгляд на священство как на внешнепринятую профессию лишает приемлющего того благодатного обновления, которое дается духу пастыря в дарах священства. Горькими, но, может быть, поздними слезами и воплями отплатит он за свои уклонения, когда впоследствии при всем желании неуклонно прославлять добродетель душа его пребудет суха и черства, яко земля безводная (см. Пс. 142, 6). Она изнесет лишь диалектические доводы в пользу того, что зло предосудительно, а добродетель почтенна, но доводы эти никого не подвинут к добру.

Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает (Лк. 11,23), – сказал Господь. Труден путь к Нему, невозможно, невероятно представляется тесное с Ним общение для того, кто много раз от Него отрекался. Если к кому, то именно к такому человеку относятся слова апостола: и отпадших, опять обновлять покаянием, когда они снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему (Евр. 6, 6). Конечно, Бог простит омытый раскаянием грех, но мысль та, что одно покаяние еще не возвратит человеку прежней духовной целостности, а восстановлять ее придется многими трудами и долгими скорбями, как это было с прп. Марией Египетской. Апостолы, отступившиеся от Господа, не могли долго поверить Его воскресению, а верные мироносицы сразу признали Явившегося.

Последствие неуклонной верности кандидата священства своему знамени

Если уклонение от исповедания веры приводит будущего пастыря к таким печальным последствиям, то, наоборот, постоянная верность слову истины сообщает ему неоценимое сокровище духовных благ. Постоянное следование одному знамени прежде всего создает в человеке, христианине, ту целостность нравственного характера, то гармоничное взаимное соглашение всех сторон последнего, по которой вы сразу можете узнать человека религиозного без фанатизма, без болезненной раздражительности или бездеятельного оцепенения, квиэтизма. Правила христианской добродетели и истин веры служат для него неизменным мерилом при оценке и явлений жизни, и произведений мысли, и самих людей. Но этого мало: постоянная привычка давать и себе отчет в нравственной качественности всякого, воздвигаемого в общественной жизни знамени развивает в нем художественный вкус для мгновенной иногда оценки людей или явлений трудноопределимых или лицемерных. «Думаю, – говорит греческий мудрец, – что не последняя часть мудрости заключается в том, чтобы распознавать, каков каждый человек». Иисус, сын Сирахов, советуя каждому по силе своей узнавать ближних его (см. Сир. 9, 19), научает судить о них по себе самому и рассуждать о всяком действии (см. Сир. 31, 17). Но начало этой духовной мудрости есть страх Божий, противополагаемый всякому другому страху: «Бойся Господа, и кроме Него не бойся никого» (см. Притч. 7,1). Пока ап. Петр не освободился от изменчивого страха, то не имел дара ясного познания вещей и отговаривал Спасителя от крестного подвига. Неутвержденные в вере самаряне не понимали личности Симона-волхва, но тот же Петр, просвещенный Духом Святым и исповедничеством, стал говорить ему: Вижу тебя исполненного горькой желчи и в узах неправды (Деян. 8, 23). Точнейшее изречение о связи между верностью и разумом духовным – это слова Господни: прежде же всего того возложат на вас руки и будут гнать вас, предавая в синагоги и в темницы, и поведут пред царей и правителей за имя Мое; будет же это вам для свидетельства. Итак положите себе на сердце не обдумывать заранее, что отвечать, ибо Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут противоречить ни противостоять все, противящиеся вам (Лк. 21, 12–15). Христианская совесть, поставленная несколько раз высшею целью наших дел и слов, приобретает ту исключительную ясность и чуткость, которая при содействии Божественной благодати научает у людей читать в сердцах, а в явлениях жизни, встречах или предприятиях сейчас усматривать пользу их или вред для спасения.

Как далеко должна простираться верность христианскому знамени в делах и в мыслях? Ответ: должно распространять религиозно-нравственную точку зрения на все области жизни и мысли, все сверять с истиной и благом. В этом состоит, может быть, главное условие приобретения дарований пастырских, условие к тому, чтобы христианин, посвящая себя сему служению не по имени только, но на самом деле, был способен вещать как бы «уста Божия», чтобы каждый вопрос христианской совести находил в нем верный и твердый ответ и совет. Наше малодушие уклоняется от такой постоянной верности слову истины, боясь прослыть фанатиком, узким, нетерпимым, ненавистным для всех человеком, но опасения напрасные. Ненавидят тех религиозных людей, которые вносят в свою религиозность какую-либо страсть, недоброжелательство, злобу и т. п., а тип истинного, любящего и неуклонно-верного христианина есть тип более любимый людьми, чем всякий иной. С другой стороны, Божественная истина так широка и всеобъемлюща, что ради нее ничто доброе в жизни не может быть отвергнуто или умалено. Верность истине и применение ее ко всем жизненным явлениям расширят в его уме самые религиозные понятия и создаст цельное и стройное религиозное миросозерцание.

Важность этих благих последствий от неуклонного следования знамени истины и гибельность последствий его изменников побудили нас поподробнее остановиться на раскрытии этих житейских истин, обыкновенно просматриваемых в курсах пастырского богословия.

Принятие священства

Предназначившие себя к пастырскому служению молодые люди любят спрашивать о том, принимать ли священный сан тотчас по окончании духовного образования или же побыв несколько в звании светского человека. Мы не имеем ничего против последнего желания многих юношей: пусть юноша, только что выпущенный из стен учебного заведения, приглядится к действительности, познакомится с живыми людьми, вообще с жизнью, пусть юноша приобретет некоторую жизненную опытность, которая ему пригодится в его будущем служении, предохранив его от многих ошибок.

Но только желаем, чтобы это знакомство юноши с жизнью в звании светского человека продолжалось недолго, из опасения, чтобы не охладел его молодой пыл к ревностной пастырской деятельности, чтобы не исчезла у него обычная у юношей молодая жажда бескорыстной деятельности, чтобы не заглохло его еще неиспорченное чувство правды. Такого рода опасения внушаются тем обстоятельством, что годы жизни по выходе из школы для большинства бывают не годами развития нравственного, но упадка, обленения к молитве, охлаждения к подвигам, потери целомудрия, развития корысти и вообще временем очерствения души. Ввиду всего этого для молодого человека, не отличающегося особенно силою воли, лучше принять священный сан без жизненной опытности, т. е. по окончании курса непосредственно или через год, нежели с теми свойствами человека пожившего – чиновника, которые столь часто остаются на священнике неизгладимым пятном до самой смерти и делают из него вместо пастыря стада Христова просто переодетого бюрократа.

Переходим к описанию тех чувств и деяний, которые должны быть свойственны назначенному на священническое место кандидату.

Приготовление к принятию таинства Священства должно состоять в благоговейном созерцании, в сердечном переживании величия, важности служения иерейского и той ответственности за паству, которую берет на себя будущий пастырь.

Каким же образом должно утверждать себя в подобном настроении?

Прежде всего не тем способом времяпрепровождения, какой допускают многие кандидаты священства, которые стараются воспользоваться последними неделями своей светской жизни для увеселений, уже недоступных священнику, свадебных пиршеств и т. п. Неудивительно, что душа и тело, утомленные разного рода излишествами, оказываются затем совершенно неспособными к умиленной молитве. Образ жизни молодого человека, готовящегося к принятию священного сана, должен быть сосредоточенный, богомольный, почти монашеский. К сожалению, при современных порядках к такого рода упражнениям встречаются существенные недоумения, с которыми должно посильно считаться. Они лежат и во внешних условиях принятия священства. Первое из этих условий – женитьба и соединенные с нею сомнения по поводу необходимого быстрого выбора невесты вместо воспетых стихотворцами и прозаиками таинственных исканий, встреч, романов. Нам, впрочем, кажется, что человек идеи вообще и, в частности, служитель идеи религиозной не может питать того мистического обоготворения своей невесты, о которой пишут романы. Да искать этой мистической любви и не нужно, по нашему мнению, потому, что браки, основанные на ней, в большинстве случаев бывают несчастны вследствие пресыщения беспочвенными чувствами. Поэтому сообразнее с будущею религиозною деятельностью пастыря, прочнее для счастья будет брак, основанный на прочном взаимном уважении и любви спокойной, сознательной.

Второе внешнее условие принятия священства – избрание места для пастырской деятельности.

Теперешняя практика, столь мало напоминающая прежнее избрание пастыря, не должна, однако, служить для бескорыстных ревнителей Церкви причиной соблазна. При рассуждении о выборе места нужно принять в соображение следующее. Если церковная власть в лице архиерея по знанию нужд паствы известной местности заинтересована известной личностью нового пастыря и найдет его полезным особенно на известном посту или месте, то, конечно, ставленник по долгу послушания должен принять его как волю Божию, взирая на себя как на орудие Церкви. Если же духовная администрация выбор места предлагает на волю ставленника, то желательно, чтобы побуждения последнего в этом случае были бескорыстны. Ни прихода богатого, ни такого места, в котором житье беспечальнее, должен искать ставленник, но он должен дать себе отчет, какое дело влечет его к себе наиболее, какой род служения пастырского находит наиболее сочувственный отклик в его сердце. Места или должности пастырские различны. Может пастырь идти в село служить простому народу, или в город к образованным людям, или в законоучители и миссионеры.

Каждое из названных назначений требует приложения различных даров ума и сердца, каждое имеет свои привлекательные стороны и свои затруднения. Бывают такие отзывчивые, широкие натуры, которые могут быстро освоиться с любой средой и с пользою служить на самых разнородных должностях; случается также, что молодой кандидат священства не умеет дать себе отчета, к чему именно он наиболее способен. В этих двух случаях, да, пожалуй, и во всех прочих, хорошо поступит искатель священства, если предоставит свою участь кому-нибудь из своих духовных руководителей, т. е. духовнику ли, или инспектору, или ректору, или епархиальному архиерею, – смотря по тому, от кого из них он может встретить наиболее внимательное отношение к своему запросу. Значение такого послушания заключается в том, что всякое послушание есть распятие своей воли, подвиг, а дело, начатое с подвига, всегда можно считать наполовину уже сделанным, потому что первый подвиг, соединенный с лишениями или стеснениями, развивает в человеке готовность и к дальнейшим, новым подвигам.

Путь первоначального послушания есть путь прямой, но не единственный: не погрешит, как сказано, и тот, кто направил себя к какому-либо определенному виду пастырского служения.

Какие же могут быть основания к предпочтению каждого из этих видов?

Свободное предпочтение пастырства в селе может основываться на свойственном христианству, особенно восточному, искании подвига и отрешения от всяких преимуществ общественного положения, желание жить в бедности и труде, чтобы являться неукоризненным утешителем бедняков. Подобное настроение, конечно, весьма похвально, если оно чуждо помысла гордости и осуждения всех товарищей, поступающих в города, и, кроме того, если оно не соединено с презрительным взглядом на крестьян как на людей, будто бы наиболее далеких от христианского совершенства, а на себя как на их культиватора. Молодой пастырь, настроенный самостоятельно и горделиво, останется навсегда чужд и духа пастырского и самого народа. Если он желает быть близким к последнему, то должен проникнуться духом благочестия народного, взирать на устои жизни народной с уважением и сочувствием, а не быть в глазах крестьян ученым иностранцем. При всем том напрасно некоторые студенты семинарий или академий думают, будто жизнь сельского священника сравнительно с городской совершенно неблагоприятна для того, чтобы держаться на уровне образованного человека, будто она влечет пастыря к огрубению. Подобная опасность грозит на самом деле гораздо сильнее тем настоятелям городских купеческих приходов, которые если поддаются течению жизни, то через 15–20 лет по вступлении в клир настолько поглощаются сытою жизнью среди семейных торжеств своих прихожан, что по содержанию своих интересов ничем не отличаются от своих малоученых псаломщиков, хотя и были магистрами богословия.

Напротив того, священник сельский, если он сам не подавлен крайнею нуждою, взирая на окружающую его жизнь сверху вниз и принимая волей-неволей участие во всех явлениях общественной, семейной и личной жизни своего тесно сплоченного по быту прихода, являясь деятельным свидетелем самых разительных страданий и смертей, переживает постоянные подъемы своего нравственного настроения. Поэтому, если он и не богат разнообразным чтением, если даже постоянно ограничивается Библией, беседами свт. Златоуста, «Церковными ведомостями» да «Нивой», все-таки может находить для своего ума весьма разнообразную и обильную пищу и быть философом, моралистом, каковых действительно гораздо легче найти среди сельского духовенства, нежели среди городского. Немало среди первого и искренних идеалистов, до старости лет сохраняющих самый живой интерес к науке и общественной жизни.

Еще более побуждений к духовному развитию, особенно умственному, встречает пастырь, избравший для себя местом служения окраины отечественной Церкви, например, в Польше или Остзейском крае. Там религиозная борьба побуждает обогащать ум познаниями, да и бытовое положение духовенства гораздо благоприятнее, чем внутри империи, как со стороны обеспечения, так и со стороны отношения к нему общества, в данном случае чиновнического. Пастырь, желающий быть полезным не для себя только, но и для прихода на окраине, должен ознакомиться с ее положением, с историей и непременно изучать местные языки. Самою печальною, хотя и наиболее часто повторяющеюся ошибкой его будет то, если он поставит свою задачу в уподоблении чиновничьему люду и в старании ввести только внешность церковно-государственного строя внутренних губерний через обезличение данной местности со стороны религиозно-бытовой и со стороны наречия. Поступая так, он явится в глазах прихожан не пастырем, но волком, не щадящим стада. Житие свт. Стефана Пермского убеждает нас в том, что духовное слияние русского пастыря с инородческою паствою есть не только единственное средство к ее благодатному просвещению – этой главнейшею задачею служителя Божия, – но и ее бытовому сближению с русским народом, чего тщетно стал бы он добиваться путем стеснительных мер.

Третий род служения пастырского бывает в приходе городском, например, в своем родном городе или в городе столичном. Полезно и почтенно и такое служение, если избирается не ради корысти, не путем предосудительных происков и борьбы с достойнейшими кандидатами. Нужно помнить и то, что «никакой пророк приятен есть в отечестве своем» и жизнь молодого священника среди многочисленной родни если и бывает приятна, то редко полезна; разве если человек обладает сильным характером, умеет не подчиняться обстановке, но себе подчинять последнюю. Во всяком случае, такой кандидат должен готовить себя к тому, чтобы быть пастырем всесословным, а не домохозяином только и богатым квартирантом, как это часто бывает. Чтобы объединить в одно действительное общество свой приход, он должен прежде всего полюбить чердаки и подвалы, явиться туда с благодеющею рукою и тем подать пример всесословного приходского братства благотворения, без которого городской приход останется чисто отвлеченным понятием.

Родной сестрой разврата является пьянство, ибо, по слову св. Василия Великого, вино никогда не было другом целомудрия. Впрочем, порок пьянства сроден не только распутству, но и всем вообще преступлениям. Огромное большинство последних совершается в пьяном виде, или под хмельком. Большая часть всех семейных трагедий, человеческих горестей и общественных бедствий происходит от вина и пьянства.

Духовник должен прежде всего заботиться о том, чтобы опровергнуть во всех приходах такую мысль, будто пьянство не грех и не порок; ибо оно прежде всего не любит останавливаться на малой степени, а непременно перейдет постепенно в запой. Кроме сего, и даже по преимуществу, необходимо усвоить кающимся ту мысль, что опьянение, особенно когда оно дойдет до запоев, никогда не бывает просто дурною привычкою, а оказывается соединенным с постоянным злостным настроением. Так ли это? Не встречаем ли мы, напротив, "добрейших", щедролюбивых и уступчивых людей, которые, пока они трезвы, кажутся самыми добрыми людьми, и, кажется, были бы святыми, если бы не запои, которые продолжаются у них недели по две, по несколько раз в год. Но так кажется только поверхностному наблюдателю. А кто ближе знает подобных людей, тот скажет вам, что они исполнены либо блудной страсти, которой предаться в трезвом виде не могут, либо, что еще чаще бывает, одержимы неудовлетворенным честолюбием или озлоблением за свою неудавшуюся жизнь, либо их мучит злоба и зависть.

Не имея возможности осуществить своих пожеланий на яву, они посредством вина переносятся в мечтательную область и, одурившись винными парами, воображают себя генералами, министрами, знаменитыми учеными или художниками, счастливыми любовниками, победителями своих врагов и отмстителями им. Поэтому пусть запойные пьяницы не отговариваются на обращенные к ним упреки, как они это обычно делают: "я пью, но зато я никого не обижаю, не обираю, не произвожу сплетней, ссор" и т.д. В душе своей они всегда носят яд злобы, или зависти, или ропота, или любодействия, и пока они не убьют в себе подобных пожеланий, они от своего запоя не отстанут.

Пьянство есть производное явление иных страстей, иногда не вполне ведомых своей жертве, но однако исцеление от сего недуга невозможно, пока не изгонится из сердца причиняющая его страсть. Конечно, это касается пьянства уже запойного, а юношеские кутежи по большей части имеют целью либо набраться храбрости для того, чтобы пуститься в распутство, либо таким нелепым способом убедить себя, что ты уже взрослый человек. Кающимся в подобных грехах, кроме выяснения нелепости такого способа доказательства, должно советовать совершенно удаляться пьяной компании и найти себе товарищей трезвых. Вообще, пока пьянство не начало переходить в запой, пока оно не срослось с какой-либо укоренившейся страстью души, человек, приносящий в том искреннее покаяние, всегда может от него освободиться с помощью Божией.

Пьянство является одною из самых гибельных для нашего православного народа духовных болезней, если не самой гибельной. Поэтому, кроме прямых наставлений пьяницам о борьбе со своею страстью, духовник должен давать предостерегающие советы, вернее, требования, и воспитателям детей, особенно же родителям: чтобы не давали водки детям и подросткам, чтобы не являлись пред ними выпивши, чтобы не похвалялись пьянством и не хвалили бы пьяниц и пьянства. Всем напивавшимся до потери сознания, до драки или тошноты грешникам хорошо назначать епитимии, хотя бы поклоны наедине, впрочем, с теми предосторожностями, касающимися вообще назначения епитимий, о коих будет сказано ниже.

Предлагать здесь духовникам начертать пьянице картину печальных последствий пьянства считаю не очень нужным: это сумеет исполнить всякий даже молодой священник, но напомню им, что полезно не довольствоваться общими картинами вредоносности пьянства, а предварительно спросить у исповедующегося об условиях его семейной жизни и занятиях и сказать нечто, касающееся ближайшим образом его собственной жизни и жизни его семьи. Конечно, в этом случае силен бывает тот духовник, который лично знает своего духовного сына и его семью и может ему указать то, что было на самом деле последствием его нетрезвого состояния или легко может случиться в условиях его семейной и личной жизни.

Впрочем, едва ли не самое трудное дело в подобных случаях - это научить потерявшего обладание над собою пьяницу отстать от своей порочной привычки; разве только еще порок малакии с таким трудом отрывается от сердца человека, как порок пьянства, если укоренился настолько, что совсем одолеет человеческую волю.

Правда, мы сказали, что запои держат человека в своем позорном плену по той причине, что соединяются с духовною страстью и злобой: но бывает и так, что порабощенный ими человек уже возненавидел и самую страсть, уже смиряется душой и просит Бога и людей научить, как избавиться от нее, а избавиться не может. Быть может, он уже вступил в общество трезвости и дал клятвенный обет не пить водки и вина, но и обет свой нарушает. Как тут быть духовнику?

Ему полезно напомнить кающемуся притчу о Блудном Сыне и спросить: почему отец того потерянного юноши так твердо уверился в его исправлении, что устроил пир с песнями, пляской и, конечно, с вином, не опасаясь, что оно послужит его сыну началом для нового запоя после невольного голода и трезвости? А потому, должно отвечать, что Блудный Сын, во-первых, сам казнил себя: он приговорил себя к званию наемника, выразил решимость из господина стать рабом, а, во-вторых, для исполнения своего благого решения предпринял подвиг длинного и тяжкого пути и подвиг униженной мольбы пред своим отцом, с которым прежде тяготился жить в довольстве и ласке, имея душу своевольную и непокорную.

Точно так же о Закхее Господь столь уверенно выразился: ныне пришло спасение дому сему (Лк. 19:9) - потому именно, что Закхей, не ожидая каких-либо требований, сам себя приговорил к полному умерщвлению своей страсти посредством столь трудного для стяжателя подвига раздать пол-имения нищим и вознаградить четверицею обиженных. Надежно бывает исправление тех запойных пьяниц, которые для вытрезвления поселяются на всю зиму в Валаамском монастыре на Ладожском озере, где невозможно достать водки, и обрекают себя на черные послушания, хотя бы и были богачами. Впрочем, даже и о таких говорят, что уже полную уверенность в их окончательном исправлении можно иметь только чрез три года после прекращения ими запоев, а до тех пор - лишь благую и радостную надежду.

Разумеется, не всякий кающийся может располагать собою так, чтобы удалиться в монастырь хотя бы на полгода, но тем, которые не имеют возможности так поступить, должно пояснить, что то покаяние прочно, которое, во-первых, исполнено самоукорением, а отнюдь не сетованием на других как на виновников своего падения, - а, во-вторых, - решением подвергнуть себя самого лишениям и трудам, еще более тяжким и горьким, чем те, коим его подверг уже его порок в виде ли бедности или болезни, или лишений места. Разница между бессильными и неисправимыми нытиками на свою страсть и на свое положение и людьми, решившимися непременно с помощью Божией восстать от своего падения, - бросается в глаза сама собою. Вот пред вами уволенный за пьянство чиновник или приказчик. Один, прося у вас должности, хотя и сознается в своей "слабости", но доказывает, что ее значительно преувеличили в его аттестации, что его товарищи, пившие больше него, не были уволены, потому что имели протекцию на службе и не имели недоброжелателей, как он. Теперь он просит места, хотя бы на провинцию, но не худшего, а пожалуй и лучшего, чем он занимал раньше. Приходит к вам другой, и чистосердечно заявляет, за что он уволен, и признает, что уволен за дело. Он просит должности самой скромной, хотя бы писаря, имея университетское образование, или дворника, бывши раньше приказчиком с пятерным против дворника жалованьем. В обоих случаях этот проситель просит взять его до времени первой неисправности и даже не давать ему ничего лучшего, пока он на деле не докажет своего исправления. Вот такое покаяние, такая решимость уже надежны, и духовник, указывая пьянице на эти примеры, пояснит ему, что душа его подобна хирургическому больному, которому необходимо обречь себя на тяжелую операцию, даже на совершенное отсечение руки или ноги, чтобы не сгнить заживо. Тебе же, скажет духовник, необходимо отсечь свое самолюбие, быть может, переменить свое положение в обществе, поработить себя труду и отдаться в подчинение на время, но зато потому совершенно освободясь от своего постыдного порока, бодрым и радостным возвратиться к своим родным и близким, а начать должно с того, чтобы возненавидеть свое падение до самой смерти. И я знаю таких, прибавит духовник, которые долго рабствовали пьяному бесу, а потом совершенно избавились от него такими тяжкими подвигами.